Неточные совпадения
Г-жа Простакова (увидя Кутейкина и Цыфиркина). Вот и учители! Митрофанушка мой
ни днем,
ни ночью покою не имеет. Свое дитя хвалить дурно, а куда не бессчастна будет та, которую приведет Бог быть его женою.
Как бы то
ни было, когда он простился с ним на седьмой
день, пред отъездом его в Москву, и получил благодарность, он был счастлив, что избавился от этого неловкого положения и неприятного зеркала. Он простился с ним на станции, возвращаясь с медвежьей охоты, где всю
ночь у них было представление русского молодечества.
«Мой дядя самых честных правил,
Когда не в шутку занемог,
Он уважать себя заставил
И лучше выдумать не мог.
Его пример другим наука;
Но, боже мой, какая скука
С больным сидеть и
день и
ночь,
Не отходя
ни шагу прочь!
Какое низкое коварство
Полуживого забавлять,
Ему подушки поправлять,
Печально подносить лекарство,
Вздыхать и думать про себя:
Когда же черт возьмет тебя...
Теперь, когда Анфимьевна, точно головня, не могла
ни вспыхнуть,
ни угаснуть, а
день и
ночь храпела, ворочалась, скрипя деревянной кроватью, — теперь Настя не вовремя давала ему чай, кормила все хуже, не убирала комнат и постель. Он понимал, что ей некогда служить ему, но все же было обидно и неудобно.
«Денег
ни гроша, три месяца, приехать самому, разобрать
дела крестьян, привести доход в известность, служить по выборам», — все это в виде призраков обступило Обломова. Он очутился будто в лесу,
ночью, когда в каждом кусте и дереве чудится разбойник, мертвец, зверь.
— Все! я узнаю из твоих слов себя: и мне без тебя нет
дня и жизни,
ночью снятся все какие-то цветущие долины. Увижу тебя — я добр, деятелен; нет — скучно, лень, хочется лечь и
ни о чем не думать… Люби, не стыдись своей любви…
Но беззаботность отлетела от него с той минуты, как она в первый раз пела ему. Он уже жил не прежней жизнью, когда ему все равно было, лежать ли на спине и смотреть в стену, сидит ли у него Алексеев или он сам сидит у Ивана Герасимовича, в те
дни, когда он не ждал никого и ничего
ни от
дня,
ни от
ночи.
— Да, да, — повторял он, — я тоже жду утра, и мне скучна
ночь, и я завтра пошлю к вам не за
делом, а чтоб только произнести лишний раз и услыхать, как раздастся ваше имя, узнать от людей какую-нибудь подробность о вас, позавидовать, что они уж вас видели… Мы думаем, ждем, живем и надеемся одинаково. Простите, Ольга, мои сомнения: я убеждаюсь, что вы любите меня, как не любили
ни отца,
ни тетку,
ни…
Потом Обломову приснилась другая пора: он в бесконечный зимний вечер робко жмется к няне, а она нашептывает ему о какой-то неведомой стороне, где нет
ни ночей,
ни холода, где все совершаются чудеса, где текут реки меду и молока, где никто ничего круглый год не делает, а день-деньской только и знают, что гуляют всё добрые молодцы, такие, как Илья Ильич, да красавицы, что
ни в сказке сказать,
ни пером описать.
Неизвестность, ревность, пропавшие надежды на счастье и впереди все те же боли страсти, среди которой он не знал
ни тихих
дней,
ни ночей,
ни одной минуты отдыха! Засыпал он мучительно, трудно. Сон не сходил, как друг, к нему, а являлся, как часовой, сменить другой мукой муку бдения.
Он предоставил жене получать за него жалованье в палате и содержать себя и двоих детей, как она знает, а сам из палаты прямо шел куда-нибудь обедать и оставался там до
ночи или на
ночь, и на другой
день, как
ни в чем не бывало, шел в палату и скрипел пером, трезвый, до трех часов. И так проживал свою жизнь по людям.
Ночью он не спал,
днем ни с кем не говорил, мало ел и даже похудел немного — и все от таких пустяков, от ничтожного вопроса: от кого письмо?
Я прибежал к Ламберту. О, как
ни желал бы я придать логический вид и отыскать хоть малейший здравый смысл в моих поступках в тот вечер и во всю ту
ночь, но даже и теперь, когда могу уже все сообразить, я никак не в силах представить
дело в надлежащей ясной связи. Тут было чувство или, лучше сказать, целый хаос чувств, среди которых я, естественно, должен был заблудиться. Правда, тут было одно главнейшее чувство, меня подавлявшее и над всем командовавшее, но… признаваться ли в нем? Тем более что я не уверен…
Весь
день и вчера всю
ночь писали бумаги в Петербург; не до посетителей было, между тем они приезжали опять предложить нам стать на внутренний рейд. Им сказано, что хотим стать дальше, нежели они указали. Они поехали предупредить губернатора и завтра хотели быть с ответом. О береге все еще
ни слова: выжидают, не уйдем ли. Вероятно, губернатору велено не отводить места, пока в Едо не прочтут письма из России и не узнают, в чем
дело, в надежде, что, может быть, и на берег выходить не понадобится.
Наступает, за знойным
днем, душно-сладкая, долгая
ночь с мерцаньем в небесах, с огненным потоком под ногами, с трепетом неги в воздухе. Боже мой! Даром пропадают здесь эти
ночи:
ни серенад,
ни вздохов,
ни шепота любви,
ни пенья соловьев! Только фрегат напряженно движется и изредка простонет да хлопнет обессиленный парус или под кормой плеснет волна — и опять все торжественно и прекрасно-тихо!
— Ее. У этих шлюх, здешних хозяек, нанимает каморку Фома. Фома из наших мест, наш бывший солдат. Он у них прислуживает,
ночью сторожит, а
днем тетеревей ходит стрелять, да тем и живет. Я у него тут и засел;
ни ему,
ни хозяйкам секрет не известен, то есть что я здесь сторожу.
Но каким образом умудрился вор украсть
ночью, из запертой конюшни, Малек-Аделя? Малек-Аделя, который и
днем никого чужого к себе не подпускал, — украсть его без шума, без стука? И как растолковать, что
ни одна дворняжка не пролаяла? Правда, их было всего две, два молодых щенка, и те от холоду и голоду в землю зарывались — но все-таки!
Верите ли,
ни днем,
ни ночью покоя мне не было…
Он на другой
день уж с 8 часов утра ходил по Невскому, от Адмиралтейской до Полицейского моста, выжидая, какой немецкий или французский книжный магазин первый откроется, взял, что нужно, и читал больше трех суток сряду, — с 11 часов утра четверга до 9 часов вечера воскресенья, 82 часа; первые две
ночи не спал так, на третью выпил восемь стаканов крепчайшего кофе, до четвертой
ночи не хватило силы
ни с каким кофе, он повалился и проспал на полу часов 15.
Дочка наша
На возрасте, без нянек обойдется.
Ни пешему,
ни конному дороги
И следу нет в ее терём. Медведи
Овсянники и волки матерые
Кругом двора дозором ходят; филин
На маковке сосны столетней
ночью,
А
днем глухарь вытягивают шеи,
Прохожего, захожего блюдут.
Авигдора, этого О'Коннеля Пальоне (так называется сухая река, текущая в Ницце), посадили в тюрьму,
ночью ходили патрули, и народ ходил, те и другие пели песни, и притом одни и те же, — вот и все. Нужно ли говорить, что
ни я,
ни кто другой из иностранцев не участвовал в этом семейном
деле тарифов и таможен. Тем не менее интендант указал на несколько человек из рефюжье как на зачинщиков, и в том числе на меня. Министерство, желая показать пример целебной строгости, велело меня прогнать вместе с другими.
Тюфяев все время просидел безвыходно в походной канцелярии и a la Lettre не видал
ни одной улицы в Париже.
День и
ночь сидел он, составляя и переписывая бумаги с достойным товарищем своим Клейнмихелем.
Настали изнурительные бессонные
ночи, и так как молодое существование еще не успело запастись внутренним содержанием, то
ни о чем другом не думалось, кроме представления о зияющей бездне, которая с каждым
днем выступала яснее и яснее, ежеминутно готовая поглотить ее.
Сказавши это и отдохнувши немного, дед достал коня и уже не останавливался
ни днем,
ни ночью, пока не доехал до места и не отдал грамоты самой царице.
Со страхом оборотился он: боже ты мой, какая
ночь!
ни звезд,
ни месяца; вокруг провалы; под ногами круча без
дна; над головою свесилась гора и вот-вот, кажись, так и хочет оборваться на него! И чудится деду, что из-за нее мигает какая-то харя: у! у! нос — как мех в кузнице; ноздри — хоть по ведру воды влей в каждую! губы, ей-богу, как две колоды! красные очи выкатились наверх, и еще и язык высунула и дразнит!
— Если бы мне удалось отсюда выйти, я бы все кинул. Покаюсь: пойду в пещеры, надену на тело жесткую власяницу,
день и
ночь буду молиться Богу. Не только скоромного, не возьму рыбы в рот! не постелю одежды, когда стану спать! и все буду молиться, все молиться! И когда не снимет с меня милосердие Божие хотя сотой доли грехов, закопаюсь по шею в землю или замуруюсь в каменную стену; не возьму
ни пищи,
ни пития и умру; а все добро свое отдам чернецам, чтобы сорок
дней и сорок
ночей правили по мне панихиду.
И он жил в таком переулке, где
днем торговля идет, а
ночью ни одной души не увидишь.
После похорон некоторое время во дворе толковали, что
ночью видели старого «коморника», как при жизни, хлопотавшим по хозяйству. Это опять была с его стороны странность, потому что прежде он всегда хлопотал по хозяйству
днем… Но в то время, кажется, если бы я встретил старика где-нибудь на дворе, в саду или у конюшни, то, вероятно, не очень бы удивился, а только, пожалуй, спросил бы объяснения его странного и
ни с чем несообразного поведения, после того как я его «не укараулил»…
— Пошел вон! — сказал отец. Крыжановский поцеловал у матери руку, сказал: «святая женщина», и радостно скрылся. Мы поняли как-то сразу, что все кончено, и Крыжановский останется на службе. Действительно, на следующей
день он опять, как
ни в чем не бывало, работал в архиве. Огонек из решетчатого оконца светил на двор до поздней
ночи.
— Как есть каторжный:
ни днем,
ни ночью покоя не знаю.
Купила я дачу возле Ментоны, так как он заболел там, и три года я не знала отдыха
ни днем,
ни ночью; больной измучил меня, душа моя высохла.
Люди, сменившиеся с караула, тотчас же шли в конвой, с конвоя опять в караул, или на сенокос, или на выгрузку казенных грузов; не было отдыха
ни днем,
ни ночью.
Весь небольшой поток захватывается желобом, или колодою, то есть выдолбленною половинкою толстого дерева, которую плотно упирают в бок горы; из колоды струя падает прямо на водяное колесо, и
дело в шляпе:
ни плотины,
ни пруда,
ни вешняка,
ни кауза… а колотовка постукивает да мелет себе помаленьку и
день и
ночь.
Она ест с утра до поздней
ночи, ест все что
ни попало: щиплет растущую по берегам молодую гусиную травку, жрет немилосердно водяной мох или шелк, зелень, цвет и все водяные растения, жадно глотает мелкую рыбешку, рачат, лягушат и всяких водяных, воздушных и земляных насекомых; за недостатком же всего этого набивает полон зоб тиной и жидкою грязью и производит эту операцию несколько раз в
день.
Предполагая, что не могли же все вальдшнепы улететь в одну
ночь, я бросился с хорошею собакою обыскивать все родники и ключи, которые не замерзли и не были занесены снегом и где накануне я оставил довольно вальдшнепов; но, бродя целый
день, я не нашел
ни одного; только подходя уже к дому, в корнях непроходимых кустов, около родникового болотца, подняла моя неутомимая собака вальдшнепа, которого я и убил: он оказался хворым и до последней крайности исхудалым и, вероятно, на другой бы
день замерз.
У хорошей собаки есть бескорыстная природная страсть к приискиванью дичи, и она предается ей с самозабвением; хозяина также полюбит она горячо и без принуждения не будет расставаться с ним
ни днем,
ни ночью: остается только охотнику с уменьем пользоваться и тем и другим.
Он держит жен своих в строгом повиновении: если которая-нибудь отобьется в сторону — он заворачивает ее в табун; он переводит их с одного пастбища на другое, на лучший корм; гоняет на водопой и загоняет на ночлег, одним словом, строго пасет свой косяк, никого не подпуская к нему близко
ни днем,
ни ночью.
Не зная покою
ни ночью,
ни днем,
Рыдая над бедным сироткой,
Всё буду я думать о муже моем
Да слышать упрек его кроткий.
Никто не хотел
ни советом помочь,
Ни делом; но я не дремала,
Опять провела я бессонную
ночь...
Или по крайней мере быть у себя дома, на террасе, но так, чтобы никого при этом не было,
ни Лебедева,
ни детей; броситься на свой диван, уткнуть лицо в подушку и пролежать таким образом
день,
ночь, еще
день.
Он молился, роптал на судьбу, бранил себя, бранил политику, свою систему, бранил все, чем хвастался и кичился, все, что ставил некогда сыну в образец; твердил, что
ни во что не верит, и молился снова; не выносил
ни одного мгновенья одиночества и требовал от своих домашних, чтобы они постоянно,
днем и
ночью, сидели возле его кресел и занимали его рассказами, которые он то и
дело прерывал восклицаниями: «Вы все врете — экая чепуха!»
Это была ужасная
ночь, полная молчаливого отчаяния и бессильных мук совести. Ведь все равно прошлого не вернешь, а начинать жить снова поздно. Но совесть — этот неподкупный судья, который приходит
ночью, когда все стихнет, садится у изголовья и начинает свое жестокое
дело!.. Жениться на Фене? Она первая не согласится… Усыновить ребенка — обидно для матери, на которой можно жениться и на которой не женятся. Сотни комбинаций вертелись в голове Карачунского, а решение вопроса
ни на волос не подвинулось вперед.
Домик, в котором жил Палач, точно замер до следующего утра. Расставленные в опасных пунктах сторожа не пропускали туда
ни одной души. Так прошел целый
день и вся
ночь, а утром крепкий старик
ни свет
ни заря отправился в шахту. Караул был немедленно снят. Анисья знала все привычки Луки Назарыча, и в восемь часов утра уже был готов завтрак, Лука Назарыч смотрел довольным и даже милостиво пошутил с Анисьей.
Какие этой порой бывают
ночи прелестные, нельзя рассказать тому, кто не видал их или, видевши, не чувствовал крепкого, могучего и обаятельного их влияния. В эти
ночи, когда под ногою хрустит беленькая слюда, раскинутая по черным талинам, нельзя размышлять
ни о грозном часе последнего расчета с жизнью,
ни о ловком обходе подводных камней моря житейского. Даже сама досужая старушка-нужда забывается легким сном, и не слышно ее ворчливых соображений насчет завтрашнего
дня.
Прошло два года. На дворе стояла сырая, ненастная осень; серые петербургские
дни сменялись темными холодными
ночами: столица была неопрятна, и вид ее не способен был пленять ничьего воображения. Но как
ни безотрадны были в это время картины людных мест города, они не могли дать и самого слабого понятия о впечатлениях, производимых на свежего человека видами пустырей и бесконечных заборов, огораживающих болотистые улицы одного из печальнейших углов Петербургской стороны.
Не вози ты мне золотой и серебряной парчи,
ни мехов черного соболя,
ни жемчуга бурмицкого, а привези ты мне золотой венец из камениев самоцветныих, и чтоб был от них такой свет, как от месяца полного, как от солнца красного, и чтоб было от них светло в темную
ночь, как среди
дня белого».
— Живет! Вон окно-то — там и ютится. Был я у него намеднись, нагажено у него, насорено в горнице-то!
Ни у дверей,
ни у окон настоящих запоров нет; войди к нему
ночью, задуши — никто три
дня и не проведает! Да и сам-то он словно уж не в уме!
Это было странное, лихорадочное время, хаос какой-то, в котором самые противоположные чувства, мысли, подозренья, надежды, радости и страданья кружились вихрем; я страшился заглянуть в себя, если только шестнадцатилетний мальчик может в себя заглянуть, страшился отдать себе отчет в чем бы то
ни было; я просто спешил прожить
день до вечера; зато
ночью я спал… детское легкомыслие мне помогало.
Этот
день рождения не давал мне покоя
ни днем,
ни ночью.